ДЕРЕВЕНСКОЕ ДЕТСТВО

Как знатный спец, наездившийся вдоволь,
я понимал любой изъян дорог: вот на углу, у дома Холякова,
для велика был сложный разворот.

И пыль с дорог, взлетавшая до крыши,
была, как витамин родной земли,
мы выходили из неё – как ростом выше!
Взрослее будто, чем туда вошли.

Открыты были мы, как двери – настежь,
для жизненных уроков и для перемен.
Готовые – хоть завтра – в космонавты,
хоккейных асов бравшие в пример.

В природе не должно быть лжи и фальши,
внушала юным родина-страна.
И восхищали нас деянья старших,
не много в возрасте опережавших нас.

Мы радовались, мелкие, сноровке,
соседству крепких правильных парней,
кто драчунам из ближней Золотовки
навесить мог нечаянных люлей.

Но чаще мы играли вместе – сёлами.
И мог соперник подтвердить – любой,
что с другом закадычным, Сашкой Семиным,
не плохо мы играли в волейбол...


И вся планета в бездне дел вращаясь,
уберегала в детстве от беды меня. —
Огромная земля, как думал я, большая,
летящая в пространстве, словно мяч...

ПАМЯТНИК ТОВАРИЩУ

У меня был хороший товарищ.
Я ему бы сегодня отправил привет,
но ушёл – Кузнецов Сергей Палыч...
Исходивший немало наш свет.

В бурной жизни моей – в многогранье –
не был он ни одной из вершин.
Но бывало с автобусом ранним
ездил с ним я исследовать жизнь.

Много ль знал я о нём в дни разрухи и риска,
попадавший и сам то в тоску, то в беду?
Что он прыгал в длину лучше всех журналистов,
и до самых морозов купался в пруду?

Дар чтеца и ведущего – как у артиста,
я всегда отмечал у него.
Но к себе примеряющий роль афериста,
он по жизни играл – из рук вон...

В смыслах творчества не колебался,
он теорию строил свою,
мол, средь пишущих плохо и слабо
есть немало вступивших в Союз...

Внешне алчущий почестей мира и благ он,
светлый сердцем, образчиком был доброты.
В одиночестве шествуя в жизнь, бедолага,
он не редко по краю бродил нищеты.

В жизни этой хватает печалей богатства,
и в ухабах и ямах ведущая к славе стезя.
И бывает немыслимо трудно собраться
снова жить, если словом, как пулей, – сразят...

Были к славе его все потуги – нелепы.
Так зачем же, сродни покушенью на жизнь,
приставлять, эти меткие, как пистолеты,
к сердцу критики речи и пошлости лжи...

Я его, жизнью занятый, долго не видел...
Кто следил за чредой его бед и побед?
Как хромал он, ранимый, в болезни ль ,в обиде ль
до тех пор, пока сердце не бросило бег?

Кортка всё ж о нём у сородичей память:
На могиле — трава, дебри диких кустов...
Но не важно, где ставить теперь, Сергей Палыч,
этот памятник вам – из гранита стихов...

ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО

Я шёл до света солнца на работу,
на освещённый вещевой базар,
фонариками утренней заботы
мне вывозили грузчики товар.

Был мир доходов чрезвычайно зыбким,
как утра блики на вершинах крыш,
Но продавщиц молоденьких улыбки
я принимал, как за упорный труд барыш.

И если в ясных их глазах светила
как солнце, нежность – в сполохах ума,–
мне вечерами нравилось в тиши интима
желаний девичьих причуды принимать.

Пока вставало солнце над базаром
я мог остановиться, отдохнуть,
и возникал, как призрак пред глазами,
текущей жизни непонятный путь.

В судьбу смешную местного торговца
предназначенья истинного свет
не проникал, как из-за тучи – солнце,
и был деяний слишком узок спектр.

Как утром – зябким, призрачно-пустынным –
был сумеречен мир в моей душе.
И восхожденье чувств как бы застыло
на грани дня – на тёмном рубеже...

КЛОУНАДА
Поэт или клоун,иду на руках.
А.Мариенгоф.
Але - гоп!...идущий поэт на руках,
на публику — кубарем...как на арену,
где тигров следы на зелёных коврах,
и клетку ещё не убрали за сцену.

Серьёзность моих лучших мыслей и тем
уверенней выразит солнечный клоун,
насмешник паяц,сотворитель затей,
что чуток к репризам и к слову.

Пока я бросаю одну за одной,
жонглируя сходу, тирады и рифмы,
как тень,кто-то там у меня за спиной
стоит и себе здесь не кажется лишним.

Не ясен мне сзади невидимый фон.
но понял я, словно иное постигнув,
что держит он кнут,револьвер — у него,
и общий прикид укротителя тигров.

Он движется медленно влево... вперед...
и вот , наконец, он выходит из тени
хозяином наших тревог и забот,
указчиком взлётов, прыжков и падений.

А что? Может снова кошмарно в стране?
Зверей и людей назначают всеобуч.
И просто приближен для теста ко мне —
лицо обжигающий обруч.

Так что же он думает,будто я зверь?
Коль в жизни, как в цирке, дурачусь.
И старой системы его револьвер
не только для тигров арен предназначен.
.

Животные в очередь встали и прыгают тут.
Одни — неохотно,другие — согласны,
ведь в обруч горящий каждый летун
всегда поощрён сахарком и колбаской.

Огня не боюсь я, огонь мне, как брат.
Душа моя огненна — в правде и вере.
Но если я прыгну — возврата не будет назад,
и в клетке останусь — прирученным зверем.

Я клоун, затейник любви и тоски,
последний кривляка средь правильных граждан.
Я сам выбираю свой путь и — прыжки,
с которыми совесть согласна...

ГИМН СТАКАНУ

Расхваливать посуд красу не стану
и добавлять эпитеты к меню, –
я честный гимн гранёному стакану
как важному предмету сочиню.

В кругу пиал и кружек он недооценен.
Его не встретишь на таких столах,
где завсегдатаи от мафий и концернов
напитки льют под звоны хрусталя.

И ко всему с убогостью незрячих,
не зрящих ложность выспренных богатств,
от глаз его стеклянный облик прячут,
фаянсов инсценируя показ.

Глубинный смысл его до дна прозрачен.
Ты видишь, как он ясен и хорош,
когда наполнив двести грамм – перед горячим,
ты в руку холодно его берёшь!

Да им еще полюбоваться надо,
всмотреться пристальней в налитый до краев
искрящейся прохладой лимонада,
в бушующем салюте пузырьков.

Он, обошедший все большие страны,
в кармане прячется порой, как нелюдим.
Но понимает молодежь и ветераны,
что в жизни людям он необходим.

По сути, прост он, как рабочий парень,
привыкший и к лишеньям, и к труду.
И по судьбе бывает часто он без пары –
один на всех, где хлещут разную бурду...

Случалось мне – во времена исканий,
в порывах юности, в стремлениях наверх –
спускаться глубоко на дно стакана
и видеть истин бурный фейерверк!

ШАХМАТЫ
Ромулу Лъ Лээлю

По правилам и нормам в поэзии играть сегодня – не выходит.
Берешься ты за творчество, такой мастак по практике и важный теоретик, а текст тебя обыгрывает, словно новичка, и все твои умения – не достигают цели. Слова твои не трогают ни чувства ни ума. Играешь, скажем, ты известные дебюты, в энциклопедии по памяти выискивая верный ход, а глядь, позиция твоя неперспективна, снимаются тут с творческого поля, как штамп, метафор кони и под атакой твой король легко читаемого смысла. Толпа подсказчиков хватается за томики Есенина и Блока, ища у них ответ – как те играли данные этюды.
Здесь всей твоей Защите Каро-Канн мешают современности гамбиты. Никто не ждет, когда ты замыслов слонов в атаку двинешь, захватишь пешками-эпитетами красоты пространства. Как мат в три хода ты не интересен. И, в завершенье, – как король поверженный, лежишь оглядывая глупо не защитившие тебя фигуры знания. Ну, в лучшем случае успешность текста твоего определяет – пат, ничья, ни нашим и ни вашим.
Другое дело, если б ты играл как Фишер, и был неправильных начал необъяснимый гений. И в нужный миг ты для неповторимости
сюжета вдруг логики бы жертвовал ферзя. Пусть ищут умные опровержения твоим непредсказуемым ходам.
И даже проигравшего такую партию, тебя, твою высокую попытку, будут вспоминать потомки.

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

***
Есть многие, неверящие в Бога,
в приход на землю и страдание Христа,
их утверждений истинность убога
настолько же, насколько и проста...

***
Средь прочих многих человеческих расправ
на первом месте фигурирует ланшафт.

***
Помчусь я лыжником по полю белому,
на снег накладывая клинопись лыжни,
как бы выстраивая графика гиперболу,
где радости координаты – не важны.

***
«Промышленность» – придумал Карамзин.
И «лётчика» отправил в небо Хлебников.
Но словотворчеством не просто поразить
сегодняшних ученых-привередников.

***
Нас, может, сотня человек
иль, как в пустыне, я один,
кому в стремлении наверх
духовный смысл необходим.

***
Вот форвард... к воротам несется,
как тать.
Он может налево, направо отдать,
но он без обводки наносит удар,
ещё не познавши народа суда...

***
Умирает язык – погибает народ.
Редко было в истории наоборот.

СТИХИЯ

Жизни зритель, не знавший печали,
Склонит исподволь голову ниц,
Как бы вслушиваясь изначально
В голоса замолкающих птиц.

С тишины начинается буря –
Самых верхних губительных шкал.
Входит силой нечистою будто
В добрый ветер взбесившийся шквал.

Может, беды ниспосланы свыше?
Ставя жизни людские на грань,
Исковеркает судьбы, как крыши,
Налетевший стремглав ураган.

Проявись же, Всевышнего милость
К мукам смертных, к смятенью души
В перевёрнутом облике мира,
В круговерти людей и машин.

Связь с живыми пусть снова обрящет,
Попадавший под бури азарт,
Человечества выживший пращур.
Не исчезнувший, как динозавр!

Он знавал бесприютность планеты,
Континентов разломанных дрейф,
Как с поверхностью смешивал недра
Тёмных сил необузданный гнев…

СЛАВЯНСКИЕ БОГИ
Сварог, Перун, Даждь-бог и Велес...
Невольно взгляд я устремляю в синеву.
Пока мы помним имена из древней веры,
языческие боги в небесах живут.

Они теперь в своих деяньях скромны.
Но всё ж есть в сутках несколько минут,
когда они творят ветра и громы,
хранят стада и благо нам дают.

Они леса и наши реки любят,
природы понимая естество,
и не тревожат сны усталым людям,
не помнящим славянское родство.

Мы можем где-нибудь на берегу залива,
по утру около пяти часов
увидеть,как на небо огненный Ярило
выкатывает солнца золотое колесо.

Не тратя в распрях словоблудья нервы,
я мог бы доказать почти наверняка,
что русский Велес не был Люцефером,
хотя имел копыта и рога.

Мы им не станем в Вечной Жизни ближе,
родство в структурах генных отыскав,
ведь каждый бог по-человечески обижен
за долгие безмолвия века.

Но всё ж, из тонких сфер,где нет живых и бренных,
где,говорят,им,в сонме прочих,несть числа,
они,как рода истинные предки,
не пожелают нам,своим потомкам,зла.

И в этом мире,полном разной скверны,
где можно в миг в несчастьях умереть,
я имена богов славянской древней веры
в душе храню,как предки - оберег.

***


Смогли однако лет на десять опоздать,
на первый приз имевшие претензии,
моих талантов скоростные поезда,
отправленные к звёздам через тернии.

Не видя звезд манящих даже в телескоп,
я нынче в творчества особенную Индию
иду дорогой древнею —пешком,
как до меня ходили — по наитию.

Конечно, в жизнь и в славу стартануть
хотелось мне со скоростью ракеты,
и по-гагарински, чтобы на всю страну
гремело имя звёздное поэта.

Но было плохо всё в родной стране...
И сердце перед зла звериным ликом
окаменело...так казалось мне,
мерцало символом не выживших религий.

Теперь...как будто постучали в дверь.
Послали знак мне ангелы иль бесы,
чтобы на сломе жизни, пред кончиной вер
сказал слова я — из молчанья-бездны...

Иду я в жизнь - как будто в даль веков.
Лишь тень за мной от образа величия...
И думаю, что смысл написанных стихов
уже не только дело моё личное...